Через эпическую героику к реальному героизму

Жаль, Забит Ризванов, главный автор идеи создания и публикации литературно обработанного варианта эпоса, не дожил до дня выхода его в свет. Благодарственного слова заслуживают его младший собрат Байрам Салимов, взявший на себя организаторскую работу, а также Ризван Ризванов, взявший на себя труд по завершению начатой работы, соблюдению принятых в таком деле правил и канонов, проявивший добрую инициативу по переводу на русский язык текста эпоса. Не только содержание, но и язык эпоса, а также его перевода, можно сказать, великолепны. Впервые мы встречаемся с новым стилевым течением в поэтическом языке лезгин.

Не сомневаюсь в том, что «Шарвили» займет достойное место в мировой  эпической литературе. Лакский фольклорист Халил Халилов еще в 1964 году, когда Забит Ризванов и Байрам Салимов представили на суд общественности текст эпоса, говорил: «Мне очень приятно было услышать, что у лезгин есть свой эпос «Шарвили». Я интересовался как фольклорист народным творчеством лезгин… У дагестанцев есть устно-переводческая традиция. Интересно было бы сопоставить варианты, есть ли у соседних народов какие-либо иные варианты «Шарвили».

Достоинство «Шарвили» состоит, конечно, не только в том, что он стирает одно из обширных «белых пятен» в истории культуры лезгинского народа. Главное — это его положительная роль в художественном самосознании культуры и истории Кавказской Албании, которая считается прародиной, пожалуй, всех современных народов Восточного Кавказа. В какой-то мере идея и проблематика «Шарвили» восходят к началу первого тысячелетия нашей эры. На пороге третьего тысячелетия все человечество проявляет громадный теоретический и практический интерес к событиям того периода.

Например, христианство, зародившееся именно тогда, не обошло историю наших предков. По имеющимся сведениям, почти полтысячелетия народы Кавказской Албании исповедовали эту религию: одни больше, другие — меньше, и это во многом отразилось на взаимоотношениях наших народов. В Матенадаране (Ереванский институт древних рукописей) и поныне хранится  немало произведений армянских и албанских авторов середины первого тысячелетия, содержание которых до сих пор тоже остается «белым пятном» нашей истории и культуры.

В условиях, когда все это еще недоступно научному изучению, произведения словесные, подобные «Шарвили», дают нам знать художественно-образную, мифологическую и практическую формы восприятия нашими предками окружающего мира и повседневных событий, быта, семейного и житейского уклада, культуры человеческих отношений, любви и ненависти, дружбы и вражды в обществе.

Загадочно и то, что в народном сознании Шарвили выступает современником всех крупных событий в истории лезгинского народа. Он жил до и после принятия лезгинами и другими соседними народами мусульманской веры, до и после жарких схваток между арабами и хазарами за овладение Кавказом. Шарвили в образе Каменного Мальчика, воевавшего против орд Тамерлана, преграждал им путь в горы Дагестана. Затем Шарвили вступает в схватку с армией Надир-шаха. Даже в фольклоре Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., особенно в плачах, слышны отголоски призыва Шарвили.

Народ, за исключением одного-двух случаев, наделяет его физической неистребимостью и неисчерпаемой духовной энергией. А то, что представления об образе Шарвили создавались в разное время, в разных концах страны, в разных обстоятельствах и у людей, которые сообразно своим художественным дарованиям отдавали предпочтение тому или иному жанру, позволило эпическому герою обрести известность одновременно и разновременно в мифах, легендах, преданиях, песнях и плачах, сказках и сказаниях.

Это обстоятельство в наше время как в научной характеристике образа Шарвили и жанра, в котором он создан, так и отнесении произведений о нем к тому или иному типу фольклорного творчества привело к известной специалистам дискуссии о том, кто такой Шарвили — эпический или лирический герой? Он богатырь с недюжинной физической и интеллектуальной силой, непобедимый заступник семьи, родного очага, отчего дома, вечно живой и бессмертный их защитник, или он мирянин, вызывающий в плачах собственной матери неодолимую тоску и печаль?

Сообразуясь со своими представлениями и догадками, кто-то не допускает его в круг эпических героев нашей фольклорной словесности, а кто-то, напротив, не найдя в делах и поступках Шарвили ничего, кроме богатырских перелетов с горы на гору, крушения врагов, как мух, лишает его права смотреться не только в фантастике и героике, но и в лирике и в реалистике. Из аудитории, где читаются лекции и доклады, дискуссии переносятся на страницы книг, диссертаций и монографий. Доводы и доказательства того или иного решения вопроса о судьбе отношения лезгинского фольклора к эпике и лирике, в общем-то, найдены. В эволюции фольклорного художественного мышления лезгины превзошли этапы обрядовых песен и мифов, легенд и преданий и давно еще вступили в этап героического эпоса.

Из всех фольклорных жанров эпос более всего является живым прошлым народа в масштабах героической идеализации. Герой, героизм, героика, героизация, являющиеся новыми языковыми знаками, порождаются гражданским обществом, государственным устройством жителей, их социальной и политической дифференциацией. В таких обстоятельствах народы находятся в движении, сражениях, войнах и иных схватках и кровопролитиях сил добра и сил зла. Они рождают героев не только для себя, но и для других. Герой приносит избавление народу от вражды, угнетения, достигает справедливости. Почему-то народ воспевает и возвеличивает Шарвили. Да еще с напоминанием, что велик народ, который обеспечивает величие своей Родины, и не менее велик народ, который рождает героев-патриотов.

В данном произведении эпичность и героичность сплетаются воедино, не только утверждают новый человеческий образ, но и новые жанры, композиции, сюжеты, диалоги, монологи и другие средства создания героических характеров. Тому свидетельством мировая практика воссоздания героических эпосов, как то: эстонского «Калевипоэг», армянского «Давид Сасунский», киргизского «Манас», грузинского «Сказание об Амирани» и др. Эстетика и мораль героического эпоса (эпического героя и характерных для создания образа художественных средств) осваивается и на Северном Кавказе осетинами (нартский эпос), аварцами в образе Хочбара, лакцами в поэме «Парту Патима», даргинцами в батыраевских песнях о герое, кумыками — в их йырах.

Своеобразность или, точнее, необычность «Шарвили» еще и в том, что в разных местностях Лезгистана он воспринимается народом по-разному. Он один и тот же, но и разный. В кубе и Шеки, где лезгины находятся под сильным культурным влиянием тюркских и иранских традиций, превосходят лирические мотивы о Шарвили, в Ахтах и в целом в аулах Самурской долины на первый план выступает эпический фольклор легендарного героя. Фольклорист А.Ганиева в 50-80 гг. обнаружила у себя на родине более тридцати доподлинно эпических произведений о Шарвили, записала их, составила паспорт, издала в сборниках о лезгинском песенном творчестве (1970 г.) и второй раз в книге «В поисках легендарного героя» (1986 г.). А другой фольклорист-литературовед Ф.Вагабова в том же 1970 г. описала особенности богатырских сказок, легенд и баллад, преданий, песен и плачей о Шарвили. В 1973 г. литературовед Г.Гашаров издал сборник «Патриотические песни лезгин», среди которых большинство о Шарвили.

Перед исследователями Шарвили предстал в своей подлинности, цельности и величии. Он оказался хорошо известным фольклористу классическим образом эпического героя, воина-богатыря, защитника Отечества, выразителя народного и национального духа.

В общественном сознании ахтынцев широко и глубоко распространено мнение, что Шарвили — их земляк. Известен даже (по преданию) «дом Шарвили» с колючим деревом у входа на берегу реки Ахты-чай. И теперь глубокие ахтынские старцы знают, что стоит подойти к горе «К1елез хев», на вершине которой под камнем покоится богатырский меч Шарвили, и заслыша голоса любимых героем птиц, трижды окликнуть его, он тут же придет на помощь в трудный час.

Остановлюсь на содержании некоторых глав эпоса. Даглар и Цюквер, муж и жена, семь лет ждут рождения ребенка. Но он не рождается. В тоске и печали проходит время. Однажды к ним заглянул Кас-Буба, «чудес любитель, лекарь, воин и сказитель». Он знал о беде хозяев сакли. Желая помочь, он подарил им «яблоко большое, волшебное, краснощекое», посоветовал вдвоем съесть его и, прежде чем покинуть порог сакли, предложил: если от яблока родится дочь, дайте ей имя Сувар, а если сын — Шарвили. Родился сын, да необыкновенный. Он растет не по дням, а по часам. Через год он уже юношей стал. С горной рекой поспорил, затем скрутил рога могучего быка, на бегу поймал волка, пригнал в аул вместе с коровами и овцами лис, джейранов и барсов. Озадачил сын отца.

Даглар собрал семейный совет, пригласил соседей. Пришел и Кас-Буба с мудрыми назиданиями. По неписанным адатам, чтобы верно Родине служить, молодцу нужен меч, нужен и конь крылатый. Но какой бы меч ни доставлялся, Шарвили тут же переламывал его. Ему приводили из разных мест коней, но они не выдерживали тяжести Шарвили. Решили собрать оружие отовсюду, а кузнецу Дахару велели выковать из собранного оружия один грозный меч. С трудом отыскался в округе и волшебный конь.

Вскоре наступило время боевого крещения. Шарвили еще не успел проститься с юношескими привычками (танцами и песнопениями в кругу друзей). Но вот из города Кьвевар — «Двое Ворот» (т.е. Дербент) примчались перепуганные гонцы с известием о том, что город подвергся нападению невиданного доселе звероподобного племени, и стали умолять о помощи. Шарвили стал собирать войско, на его зов откликнулись тысячи добровольцев — гаргары и кюринцы, цахуры и удины, крызы и хиналугцы. Полетели на врага пики и стрелы.

Сам Шарвили сражался на коне впереди всех, одолел предводителя вражьего племени и избавил город от беды.

Однажды Шарвили приснился волшебный сон. Он видит черную землю и голубое небо, безводное пространство. Герой не понимает, как очутился в таком месте. Силы его были на исходе. И вот он слышит чудесную песню. Перед ним появляется невиданной красоты девушка, протягивает ему кувшин с прохладной водой, зовет его в свой дом. Оказалось, что семеро братьев этой девушки сражаются с Аждаханом (аждахой) и никак не могут победить его. Шарвили убивает Аждахана, а братья в знак благодарности отдают свою сестру за него замуж, чего желает и сама девушка.

Пока Шарвили находился вдали от Родины, там разворачиваются трагические события. Опять напал враг во главе с Хизри-Меликом, захватившим город Худат. Кас-Буба понял, что надо идти на поиски Шарвили. И вот он застает его в обществе молодой девушки. Начинает укорять его в том, что он не спешит защитить Родину, попавшую в беду. Шарвили мчится в Худат, вступает в битву с хитрым Хизри-Меликом, раскрывает его коварство и побеждает в честном бою.

Потом Шарвили женится, переживает трагическую смерть своих родителей и жены, мстит врагам, помогает людям в строительстве мостов и дорог, других трудоемких хозяйственных делах, женится вторично, чем вызывает осуждение соплеменников, вновь и вновь сражается с иноземными захватчиками, совершает путешествие в Страну Льдов, вызволяет из беды многих людей и наконец гибнет от коварства очередного врага. Но мертвого его никто не видел, поэтому люди считают, что он ушел в скалу, и он может выйти оттуда, если три раза окликнуть его в час трудных испытаний.

Удивительный финал. Есть сообщение о смерти Шарвили, но неистребимая жажда иметь бессмертного героя заставляет пренебречь реальностью. В художественном сознании народа Шарвили жив и остается таковым навсегда. Наверное, в этом есть опосредованное движение духа через эпическую героику к реальному героизму. На этом пути происходит нравственное очищение, облагораживание чувств. Не потому ли в своей фантастичности Шарвили все-таки является и реальным, приближенным к простым людям героем? Он не только их друг и заступник, но и их гордость.  Героический эпос стал величественным словесным памятником Шарвили.