Сыночек

… Мальчик – это наследник, продолжатель рода, защитник, опора. Даже мамы – в большинстве своем – любят сыновей трепетнее, нежнее, горячее. Еще бы – это ведь чудо. Ты, женщина, рожаешь мужчину: совершенную противоположность своему полу. Ты берешь его на руки – этот теплый комочек, и тебя захлестывает любовь, накрывает с головой. И твоя жизнь уже больше не принадлежит тебе, а вся – без остатка – ему, в чьем крохотном личике уже проглядывают черты того, кто ждал его, тщась скрыть волнение и нетерпение. Черты отца.

Женщина с гордостью говорит своему мужчине: «Вот он, твой сын. Твое продолжение». Она плачет от счастья, глядя, как муж с лицом, выражающим наивысшее напряжение, берет в руки малыша. 
Дети – все хороши. Они лопочут что-то милое и непонятное. Они показывают нам характер, повторяя на каждом шагу: «Я сам». А потом они вырастают…

Сколько лет человечеству – столько же проблеме отцов и детей. Нам кажется, что достаточно нашей любви, чтобы они выросли такими, какими мы их хотели бы видеть. Такими, чтобы мы могли ими гордиться. Но тут-то и скрыта ловушка.

Никто не бывает настолько далек друг от друга, как близкие, связанные кровными узами люди. Никого не разделяет такая глубокая пропасть.

…Он совсем непохож на бандита. Он похож скорее на нашкодившего подростка. Восемнадцатилетний юноша, убивший своего отца, Гаджимурад Хулатаев. Нет, на курок нажимал не он. Он убил его раньше, гораздо раньше той страшной ночи 1 августа.

Он убил его тогда, когда прилепился своим неразумным сердцем к нелюдям. Упырям, которым ничего не стоит расстрелять священнослужителя в первый день месяца Рамадан. Недочеловекам, коварно внушающим юным женщинам, что рай – для тех, кто жертвует собой, кто посылал их на смерть, превращая в живую бомбу.

Он убил его, когда смотрел ему в глаза честным взглядом хорошего сына, пряча ненависть. Ненависть – это то, что приходит взамен любви. Любовь – ненависть. Короткая вспышка, молния бикфордова шнура. 
Когда это случилось, с чего началось? Бог весть. Жаль мать, о которой даже упоминать больно. Что сегодня с ней, потерявшей разом мужа и сына?

Мы ничего не знаем о ней, а ведь она – едва ли не главное действующее лицо во всей этой трагедии. Отец вполне может не заметить, что происходит с сыном. Тем более, если он на такой работе – с утра до утра. А мама? Не она ли ждет сына, не смыкая глаз перед темнеющим окном? Не она ли знает настроение своего мальчика, читает его как открытую книгу? Не она ли старается смягчить своей лаской мужа, прямого и черно-белого, требующего от сына беспрекословного подчинения. Не она ли плачет, когда они – нашла коса на камень – выясняют отношения.

Рай – под ногами матерей. Гаджимурад не знал (или забыл) это. И теперь он – в тюрьме, а его отец – в могиле. Сомневаюсь, что когда-нибудь сознание непоправимости сделанного пронзит его душу. Мне показалось, что он глух, что живет в каком-то другом измерении.

Я – мать. И потому далека от обвинений. Я – не судья им, незаметно утратившим свой семейный покой, впустившим в свой мир нечто чуждое, страшное, злое. Не разглядевшим в родном сыне чудовище, лишенное жалости и сострадания.

Я – мать. Я знаю, как перехватывает горло от любви и тревоги, когда смотришь на своего сыночка. Как смотришь в темное окно и ждешь. Как молишься, чтобы был счастлив твой мальчик. Как плачешь, не находя себе места, если он вдруг занемог.

Шок. Вот что я испытала, когда юноша с лицом нашкодившего подростка сказал, что все сделал правильно. Шок – это нормальная реакция. Ненормально, что мы привыкли к убийствам. Неужели нам предстоит привыкнуть еще и к отцеубийству?