Два сердца мне даны

Жизнь, являющаяся поэту «то вдовой, то невестой», естественно, требует от него ответной реакции. Гамзатов воплощает мысль во что-то убедительное, осязаемое, пусть даже ошарашивающее своей несообразностью. Когда и где попутать смог лукавый. Но, кажется, два сердца мне даны:

Одно в груди постукивает с правой,
Горит другое с левой стороны,
А на плечах, как будто две вершины,
Две головы ношу я с давних пор.

Диалектическая мысль не противоречит поэзии, питает ее. Поэзия боится другого: «опасной измены себе самому». Драгоценно, что «Мулатка» – это заповедь верности себе, утверждение двуединства, победа той высшей человеческой цельности, которая одна только и достойна поэта. А достоинство поэта для Гамзатова – главное мерило его значимости.

Надо сказать, что взгляды Гамзатова на поэтов и поэзию складывались необыкновенно счастливо. В молодости поэзия почти всегда являлась ему в образе отца – Цадаса – Поэта и Человека. «И да не высохнут, отец, чернила, в чернильницу налитые тобой» – это из стихов тринадцатилетней давности.

Смысл и назначение поэзии толкуют по-разному. Облик родного человека такому произволу не поддается. И, может быть, именно родственное одушевление поэзии остерегло молодого писателя от ошибок. С годами поэзия перестала быть тождественна одному из достойнейших, но далеко не единственному своему подданному. Сын не изменил памяти отца, он лишь налил в чернильницу свои собственные чернила. В «Стихах об отце», вошедших в последнюю книгу, он подводит некоторые итоги своей жизни, поэзии.

Итак, качество стихов, за которым охотятся многие не столь уже молодые авторы, названо Гамзатовым безошибочно: взрослость. Мне кажется, взрослость приходит к поэту тем скорее, чем меньше он надеется извлечь её из запасников своей души, чем шире доступ к его душе всего сущего.

К душе Гамзатова допущены тысячи людей. Это солидное число взято мной не с потолка, а почерпнуто из стихов поэта. «Тысяча» любимых – это у него в порядке вещей. Такая широта общения граничила бы с неразборчивостью, если бы не его дар – силой страсти превращать далекое в близкое. Шотландец Берне и аварец Махмуд равны перед его сердцем, равны перед его поэзией. Для незнакомки – синьорины, покидающей Кубу, он находит слова заклинания, которыми возвращают издавна и глубоко любимую женщину.

Встречаются поэтические сборники, где стихи о заграничных поездках, как наклейки на чемодане, содержимое которого имеет с ним мало общего. Гамзатову это чуждо. Он пишет о таможенниках Лиссабона, предусмотрительно изъявших у него тетрадь стихов. Но лишь для того, чтобы сказать о вечно волнующей его «незримой границе» между добром и злом, талантом и бездарностью, коварством и благородством. По странам Востока и Запада, по Старому и Новому Свету Расул Гамзатов возит свою Родину, малую и большую, свою боль, свою мудрость, свою нежность.

О посредниках между аварским поэтом и нами – об испытанных его переводчиках – принято говорить всегда хорошо, но всегда скупо. Как будто отдать должное Козловскому и Гребневу – значит, нанести ущерб Гамзатову. Однако он богат не золотом, а талантом, и поэтому отобрать его невозможно.

На пути к большой поэзии от Гамзатова не отстали самые выносливые. Уверена, что секрет тут не только в наращивании мастерства в «марафонском» труде, о необходимости которого мы твердим денно и нощно. Секрет в общем нравственном и гражданском мужестве, в молчаливом согласии: нам по пути. Впрочем, не хвалить Гамзатова, Гребнева и Козловского подрядилась я в этой статье, а скорее – что-то понять в их двуедином поэтическом труде. О триединстве в данном случае не говорю, ибо имею в виду не творцов, а две поэзии. Да, понять, позавидовать, оценить, поучиться. Русский язык, как и аварский, богат глаголами.

1961 год
Жирмунская Т. Два сердца мне даны [Текст]//
Литературная газета.- 1961.- 12 апреля