— Реставратор художественных произведений – это обязательно бывший художник?
— Думаю, так лучше. Я художник, были у меня и персональные выставки. Реставратором работаю недолго, примерно около года.
— С чем связана смена деятельности?
— Художник никогда и ни при каких обстоятельствах не может перестать им быть. Просто как любого художника меня привлекал сам музей, все, что здесь происходит, вся эта тайна. А вот реставрация интересовала меня чисто с технической точки зрения. Ведь никогда не помешает знать и уметь больше, чем знаешь и умеешь, тем более что это моя стезя.
— Писать свою картину – это одно, можно, если что не так, стереть и начать заново. А тут чужое полотно… А вдруг что-то пойдет не так, а вдруг ошибочка?
— Это действительно очень страшно, очень ответственно. Я училась здесь же, в музее, у Мухтара Гаджинаева, а он ученик самого Николая Петровича Черемушкина, в свое время авторитетнейшего в Дагестане реставратора. Кроме того, Мухтар каждый год ездит в Москву на курсы в реставрационный центр им. И. Грабаря. В самом начале я работала под его контролем, теперь уже мне доверяют и самостоятельную серьезную работу. Сейчас реставрирую портрет мужчины работы неизвестного художника. Картина датируется ХII веком, и, понятно, состояние ее было весьма неважным: потемневший лак, лица почти не видно, некогда белый воротник стал какого-то непонятного цвета. А теперь посмотри: лицо прояснилось, и даже текст прочитывается. Так вот: одно из главных условий реставрации – это обратимость каждого процесса. Поэтому в работе используются только натуральные вещества, для того чтобы в дальнейшем можно было убрать их, подчистить. Мы используем мыло, мед, воск.
— Да вы с картинами обращаетесь прямо как с детьми!
— Именно так. Кстати, мы и мыло используем исключительно детское, 3% раствор «Ушастого няня» (смеется). А как антисептик мы используем только мед, и никаких химических препаратов.
— Скажи, а бывает так, что работа над одной картиной тебя поглощает полностью, а другая оставляет равнодушной? Или же и тут, как в случае с детьми: нелюбимых не бывает?
— Знаешь, в самом начале мне, как и всем начинающим, казалось, что это так интересно, необычно. Теперь я уже понимаю, что реставрация – это точная наука и она требует четкого исполнения инструкции, иначе можно погубить произведение искусства. Нет, бывают, конечно, вещи, которые нравятся больше. Вот, к примеру, если техника близка мне самой или же, наоборот, не известна мне, это будит любопытство. Мне особенно нравится процесс тонировки. Я как живописец вообще люблю играть с цветом, смешивать краски, «подгонять». Не хочу показаться нескромной, но я хороший колорист. Получается что-то вроде соревнования с автором. Хотя, конечно, один в один тон не подгонишь, потому что со временем многое меняется. Меняется состав красок, само время меняет цвета, успокаивает и приглушает. Словом, нельзя из хлопка сделать шерсть. А если говорить конкретно о какой-то работе, то, наверное, это «Обнаженная женщина» Скьяволли. Она написана так нежно, мягко и в то же время очень чувственно. Мне нравится работа с портретами, наверное, потому, что портреты – это целая философия. У каждого свой характер и душа, и мне бывает интересно представлять, кем был этот человек, как он жил, чем занимался и что любил. Иногда я ловлю себя на мысли, что во время работы разговариваю с картиной как с человеком. Наверно, это уже «сдвиг» (смеется).
— Приятно осознавать, что вносишь вклад в спасение искусства. Чувствовать себя героем-спасателем?
— (Смеется) Скорее, я чувствую себя врачом, спасающим разрушающийся организм. Это ощущение подпитывает, и хочется работать еще и еще.
— С картинами все ясно, а вот скажи, если бы тебя поставили перед выбором: живопись или реставрация, что бы ты выбрала?
— Живопись. Мне нравится писать, и этот процесс для меня святой, я не смогу без него. Если меня спросят, что ты выберешь: семью или живопись, мне будет сложно ответить, не факт, что я сразу же скажу «семью». То есть мне придется просто разорваться.