Бремя неутоленной боли

Любая фрагментация культурной жизни, однако, — результат исторически конкретных обстоятельств, и на территории современной Российской Федерации они образовали новые культурные лакуны. Именно такой лакуной на литературной карте Федерации является сейчас Северный Кавказ – и, особенно Дагестан.
Эпоха Расула Гамзатова, Ираклия Андроникова, Нодара Думбадзе и Муслима Магомаева безвозвратно ушла в прошлое. Сегодня Кавказ в целом концентрирует в себе боль России, отбрасывая отсветы ближневосточных конфликтов. И после Расула Гамзатова бремя этой боли несут на себе его ученики и преемники – поэты современного Дагестана.
Яркой индивидуальностью этого поколения давно зарекомендовала себя Сабигат Магомедова, народный поэт Дагестана, автор 13 книг стихов, начавшая свой путь в 1979 году еще школьницей на страницах районной газеты. Первая из ее книг получила благосклонный отзыв Расула Гамзатова.
Имя крупнейшего поэта Дагестана второй половины двадцатого столетия, тепло благословившего первые опыты школьницы, должно быть упомянуто здесь еще раз. Оно присутствует в строчках Сабигат и в пределах человечески-биографической досягаемости, и косвенно – в жанровых ориентациях. Большинство включенных в московский сборник стихов – это также продолжение традиции, в том числе и фольклорной, вызывающее в памяти философские циклы его малых форм. И все-таки любой пристальный и заинтересованный взгляд отнесет творчество Сабигат Магомедовой к другой генерации, нежели поэзия советской поры.
Что же в художественном плане значительно отличает Сабигат Магомедову от поколения ее предшественников и учителей, и отличает не только в чисто хронологическом аспекте?
Зерно ответа на подобный вопрос лежит в различии интеллектуально-литературного фона и обстоятельств, в которых генерирует литература.
Чёткие нравственные принципы лирического мира Расула Гамзатова воспринимались в русле национальной специфики именно потому, что были в согласии с заветами русского реализма. Его разновидностью, по сути, и явилась эстетика советской литературы, закономерно выводившая написанное Гамзатовым – в переводах Якова Козловского и Наума Гребнева – за пределы Дагестана. Естественные особенности исламской культуры в творческой практике Гамзатова присутствовали в размытом виде. В условиях советской эпохи все это было совершенно органичным.
Лирика же Сабигат Магомедовой уже пребывает в принципиально ином литературном контексте. Более привычная для 90-х и 2000-х стилистика с их новыми и страшными диссонансами и реальностями органично вбирает в себя и некоторые религиозные мотивы, в том числе в значительно более открытом виде, чем прежде. Обращаясь к религиозным образам, она не отделяется от жесткого нравственного ригоризма. Сегодня в этом есть собственная логика и, добавим, печальная истина: мир начала 21 века, в отличие от столетия 20, отвергает все и всяческие ограничения настолько намеренно и демонстративно, что наш мыслящий современник, напротив, тоскует по ним. Женский взгляд на жизненные коллизии, высказанный Сабигат, по сути дела, и определяется абсолютным критерием, основанным на том солнечном свете нравственного чувства, который русский читатель ощущает со времен «Евгения Онегина». Для того чтобы его отстаивать сегодня, литератору требуется духовная зрелость, умение противостоять телевизионной картинке или бульварному роману.
Лирическая героиня аварской поэтессы, нашей современницы, — человек с большим чувством собственного достоинства и чести, не гнущийся под любыми ударами частных и общественных потрясений:

Кому нужна в любви победа,
Пускай ее себе берет.
А я могу отдать полсвета
За гордость, что в душе живет.
Перевод Ф. Джаферова

Противоборство чести и бесчестия, благородства и корыстолюбия, верности и низости в ёмких философских стихах Сабигат Магомедовой – не умозрительная дидактика, а непременное условие взаимопроникновения микро- и макрокосмоса, семьи и мира:

Если утренним солнцем согреться не смог,
То уже не согреешься в полдень.
Если ты в семье у себя одинок,
Вне семьи – и подавно, запомни.
Перевод Ф. Джаферова

Эта необычная острота нравственного ощущения вполне закономерно отзывается и надрывной гражданской болью. Вошедшая в сборник «Молитва», по справедливости, может быть названа воплем ужаса, отчаяния и скорби целого поколения дагестанской (а быть может, и всей кавказской!) молодежи, блуждающего не по своей воле по лабиринтам и тупикам национально-конфессионального недоверия и ненависти:
Льется кровь который год подряд
В городах и селах Дагестана.
Злобно убивает брата брат,
Прикрываясь святостью Корана.
<…>
Совершивший утренний намаз,
Отчего ты тоже под прицелом?
Снова содрогается Кавказ
От творящегося беспредела.
Перевод М. Ахмедовой-Колюбакиной

В горькой жестокости этих строк как и в «Зове брошенных детей» Сабигат – и это совершенно естественно! – осознанно пытается выйти за рамки лишь дагестанской читательской аудитории. От лица людей, даже бытовыми особенностями своей жизни поставленных перед ощущением нелепости конфликта на религиозной основе на личном уровне, она обращается ко всей России. Однако судьбами поэтических тем иногда управляют совсем не поэтические соображения…
Лейтмотивом поэтической книги Сабигат Магомедовой выступает, если угодно, экзистенциальное одиночество личности в мире корыстолюбия и лжи: «Сохнет душа, когда в мире я вижу/ Души свои распродавших людей» – так звучит одно из самых откровенных признаний ее героини. На рубеже 20–21 веков такие настроения вдохновляли русских поэтов, в творчестве их дагестанской современницы развиваются, заметим, в русле очень давней культурной традиции.
Пессимистическая трактовка мира людских отношений как юдоли печалей, обмана, миражей восходит, если иметь в виду Дагестан и Кавказ, ещё к философии средневекового Ирана. В художественной практике нашей современницы такие мотивы отнюдь не случайны. Вписанные в горький трагизм последних десятилетий, они свидетельствуют об её умении видеть связь времён и попытках мыслить в конечном счете огромными зональными культурными пластами:
В этом мире бесцельном мы – словно бы гости:
Ненадолго пришли, и не требуем – просим.
Мы у моря сидим, позабыв давно
И зачем, и к чему, и глубоко ли дно.
Перевод Ф. Джаферова

На образе рода людского – толпы незваных гостей, волей судьбы созерцающих бесцельный круговорот бытия, строится четверостишие Омара Хайяма:

Этот свод голубой и таз на нём золотой
Долго будет кружиться ещё над земной суетой.
Мы – незваные гости, –
Пришли мы на краткое время,
Вслед кому-то – пришли мы,
Пред кем-то – уйдем чередой.
Перевод Г. Державина

Сопоставив эти два примера, разделенных между собой едва ли не десятком веков, мы можем прийти к выводу о глубинной укоренённости в исламской культуре потребности борьбы с житейской грязью. Черты людских характеров изображаются в поэзии С. Магомедовой, как и в поэзии современного Дагестана, в первозданной свежести красок и броскости контрастов противоположных тонов. От такой яркости, графичности и броскости неотделима и сама художественная культура ислама, и ближневосточная литературная традиция в целом, – вплоть до Индии середины 20 века.
По этим качествам поэзии и ностальгирует современная российская публика после туманных фиоритур постмодерна Пелевина и Мамлеева, Улицкой и Петрушевской. Героиню же Магомедовой, как и многих других поэтов Северного Кавказа наших дней, невозможно представить вне активной борьбы со злом и подлостью, – и личность такой чистоты и бесстрашия становится в начале двадцать первого столетия особенно необходимой.
Народная, традиционная в лучшем смысле слова по своим средствам поэзия Сабигат Магомедовой – явление, достаточно типичное в литературе Дагестана последней четверти века. Так что же в нашем времени сформировало морально-философскую доминанту всего её поколения?
При утрате общероссийского исторического сознания эту доминанту сформировал трагический межкультурный диссонанс, разрешающийся, по иронии судеб, религиозным мировозрением.

В 2010 году в Сорбонне вышел в свет сборник работ современных французских социологов и культурологов под названием «СССР – потерянный рай?». Конец советской эпохи по страшной прихоти истории совпал с концом советского регулирования отношений между религиями, но под гипнозом откровений Солженицына 90-х общество не пожелало этого замечать…