Газават, превращённый в грабёж

Именно цельность опубликованного текста книги и вдумчивая работа редактора издания С. Анохиной позволили увидеть в ней значительное явление и оценить её уникальность. Описанная в книге реальность, связанная с бытом, мифологией и историей горного Дагестана, завораживает читателя, даже имеющего личный опыт проживания в горах и ментально подготовленного. Но магия творчества как раз и свидетельствует о мастерстве автора, о его способности создавать новые миры и погружать в них читателя.

Важнейшим достоинством книги является избранная автором манера изложения, то, что, без сомнения, можно назвать авторским стилем, индивидуальной манерой повествования. Ее можно определить как бессознательное отклонение от литературной нормы, как некую неправильность речи, бережно сохраненную литературным редактором текста. Это ни в коем случае не языковая небрежность, это то, о чем говорил И.С. Тургенев, рассуждая о литературном стиле Н.В. Гоголя: «Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг: живое тело!».

«Живое тело» авторских текстов, безусловно, – одно из главных достоинств книги, в котором нет абсолютного доминирования голоса автора. Она соткана из множества голосов рассказчиков и персонажей, каждый из которых обладает своей тональностью, своим «поэтическим тембром». Достоверность текста становится неизбежным следствием использования такого приема, тем более что автор всячески подчеркивает реальность персонажей, их кровную близость, но все же явно ощутимую отдельность, тщательно сохраняемую индивидуальность. Сам автор уверяет читателя, что подобное щедрое многоголосие – не стилизация, не литературная игра, а бережно зафиксированная реальность, и у читателя нет основания не доверять автору.

Узнавание голосов, которым автор как бы делегирует свои полномочия повествователя, – авторский прием, нарушающий в определенной степени чистоту жанровой принадлежности текста, но вместе с тем создающий высокую степень его достоверности, обогащающий текстовое полотно многими важными деталями. Именно детали в тексте – это тот код достоверности, которым, безусловно, владеет М. Бисавалиев. Вместе с тем подобная документальность создает некоторые трудности в определении жанровой природы книги М. Бисавалиева «Тайная тетрадь», балансирующей на границе между художественной литературой и документальными, историко-этнографическими этюдами. Такие устойчивые черты, как манера изложения, композиционные особенности, сложное полифоническое звучание голосов, зафиксированных в тексте, свидетельствуют о том, что жанр книги может быть определен как промежуточный, на границе между документальной прозой и художественной литературой хорошего качества. Подобный симбиоз – явление новое для дагестанской литературы, в которой по отдельности есть высокие образцы и художественных текстов, и историко-этнографических очерков.

В жанрово-композиционном отношении книга Магомеда Бисавалиева вырастает на художественной почве, возделанной такими разными во всех отношениях произведениями, как «Мой Дагестан» Р. Гамзатова, «Страна последних рыцарей» Х.-Б. Мусаясула и обеими частями художественно-документального проекта «Был такой город. Махачкала. Дербент» С. Анохиной, П. Санаевой и А. Гаджиевой. Третья часть «Тайной тетради», в которой оживают шайтаны, джинны, кавтары и звучат песни и легенды древнего Джурмута, пронизана той своеобразной мистической и фантастической стилистикой, которая заставляет вспомнить прозу Г.Галбацова (прежде всего «Туман», «И пошел снег», «Сонет»).

Если убрать из «Тайной тетради» все смыслы, принадлежащие или якобы принадлежащие другим голосам (отцу, тёте, брату лирического героя, джурмутцам, шайтанам, джиннам, народу, горам), то что останется?

Думается, что разгадка жанровой природы «Тайной тетради» Магомеда Бисавалиева как раз и кроется в поисках ответа на этот и другие вопросы: зачем он пишет свою книгу как полифоническую музыку, зачем ему нужны эти «не-его» голоса, в чем смысл обращения к другим голосам?

Ответ прост и одновременно сложен: в единении с ними, в «нераздельности/неслиянности» его «я» и «я» всех представленных в книге голосов. Именно синкретизм его голоса и всех голосов, звучащих в «Тайной тетради», – самое важное, к чему стремится автор. Но следует уточнить: истинный автор не может целиком раствориться в другом голосе, пусть даже и столь авторитетном, как голос народа, голос родного Джурмута, голос отца и матери, эгоизм автора-творца требует незамутненной проявленности его голоса в хоре неслиянных голосов и сознаний. Нет ли здесь противоречия, даже парадокса, учитывая вышесказанное? Есть, и он сущностно значим, экзистенционально неизбежен. Чистый голос автора проявляется как раз в жанровой свободе от канонов, в создании новой жанровой формы – вот где проявляется только авторская воля, воля автора-творца, по мысли М.М. Бахтина.

В структурно-композиционном плане удачным является выделение таких наиболее ценных и целостных групп, как рассказы отца, детские воспоминания, обрастающие мифологическими аллюзиями и вызывающие глубокие литературные реминисценции (образ медведицы, воспринимаемый как отсылка к судьбоносному сну Татьяны в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и др.). Важно, что автор, владея подобным материалом, избегнул соблазна приукрашивать действительность, создавать лубочные картины прошлого, он точен и достоверен, и это вызывает читательское доверие.

Этически книга М. Бисавалиева кажется безупречной: поднимая сложные нравственные вопросы, автор избегает категоричности, назидательности, преодолевает соблазн расставить акценты с высоты сегодняшнего дня, навязать собственные оценки. Вот рассказ о страшной кровавой истории, после которой в Джурмуте появилось выражение: «Сегодня лучше, сказала жительница Камилуха, у которой убили двух сыновей». В конце автор задается вопросом: «Что должно войти в народную память и формировать нашу ментальность? Слова матери, которая сама погнала детей на погибель, предпочла носить траур по сыновьям, а не видеть их живыми, но потерпевшими позорное поражение. Или поступок одного из этих сыновей, который, рискуя жизнью, вернулся к телу своего врага, потому что достойный соперник заслуживает уважения. Не знаю я. И вы, наверное, не знаете».

Автор честно и открыто говорит о том, что по целому ряду вопросов, таких как традиционный для Дагестана приоритет силы, мужества над моралью («Газават, превращенный в грабеж»), святость религиозных постулатов и неразборчивость в поступках («Набеги в Гуржистан: газават или грабёж?»), у него нет готовых ответов, что судьей нередко выступает время, понимание исторических процессов, укоренившихся традиций.

В текст вплетено множество фольклорных элементов, автор фиксирует ту особенную связь между словом и событием, которая откликается уникальными образами народной речи. Сама книга является, без сомнения, попыткой остановить время, зафиксировать пласты уходящей культуры Дагестана, сохранить её, опираясь на тающие во времени живые голоса.