Жареные фисташки

С таким монологом он обращался к каждому, кто задерживался возле его жаровни. Некоторые, не желая вступать с ним в полемику, покупали.

Мы, мальчишки, с большим удовольствием уплетали купленные у него орехи. Все шло нормально, продавец целый день предлагал прохожим купить у него очень вкусные и хорошо поджаренные турецкие фисташки.

— Ты, кацо, посмотри, какой у меня товар! Ни одного подгоревшего, ни одного потрескавшегося у меня ореха нет. Это совсем не тот товар, который вы покупаете у Мамеда.

Вскоре наш фисташечник поменял место торговли. Он свою печку поставил недалеко от входа в кинотеатр «Помпей». Дела у него пошли значительно лучше, особенно когда начинались вечерние киносеансы. Кино в то время было почти единственным общедоступным культурным очагом. Кинозалы были всегда заполнены до отказа. Фисташки брали почти все кинозрители. Некоторые понимали, что сорить в кинозале нельзя, и скорлупу складывали в самодельный кулечек, а другие, которых в Харькове называли «кугутами», «жлобами», «ванюхами», бросали шелуху под свое сидение. Когда после окончания киносеанса в зале зажигали свет, можно было сразу определить, где сидели «ванюхи» или «кугуты». Последствием всего этого стало то, что между продавцом фисташек и администрацией кинотеатра начались разборки. Продавец не хотел терять «золотое» место, а администрация кинотеатра не хотела мириться с мусором и поставила перед продавцом ультиматум: или он сам по-хорошему уйдет со своей печкой, или они обратятся в милицию. Вскоре, однако, стороны пришли к компромиссу.

— Слушайте, пацаны, — как-то обратился к нам продавец фисташек, — если вы хотите заработать на фисташки, мороженое, лимонад, то вам придется за несколько минут до очередного киносеанса убирать шелуху в кинозале.

Мы согласились. Продавец дал нам каждому веник, совок и емкость, куда собирать мусор. Все шло хорошо, пока об этом не узнали наши учителя. Мы, «уборщики», стали хуже учиться. А родные, узнав об этом, очень доходчиво объяснили, чем мы должны заниматься. А продавец настолько обнаглел, что потребовал у наших родителей вернуть деньги, которые он нам дал, за «нарушение контракта». Тут вдруг произошло непредвиденное: к продавцу подошел отец Шурки и, ничего не говоря, с размаху ударил того в голову. Продавец упал как подкошенный. Мы думали, что его убили. Но все обошлось. На второй день продавец, как ни в чем ни бывало, торговал фисташками. А когда он увидел идущего мимо Шуркиного отца, вместе со своим товарищем пошел за ним. В руках у них были ножи. Видя такую картину, мы вооружились палками, камнями, тоже пошли за ними. Воспользоваться своими ножами они не успели: в их сторону полетели камни, а наиболее смелые из нас бросились на них с палками. У продавца и его товарища лица были в крови. Шуркин отец стал на нас кричать. Но когда понял, в чем дело, похвалил нас за героический поступок.

Вскоре приехали сотрудники милиции и машина «скорой помощи». Нас всех забрали в милицию. Выяснив обстоятельства дела, отпустили. Но дело приняло серьезный оборот. Хорошо, что ранения у потерпевших были незначительные. Да и сами потерпевшие не желали раздувать дело, и мы фактически стали свидетелями на судебном процессе. Но все закончилось хорошо. Никто не был осужден.
Продавец фисташек снова стал торговать на прежнем месте. А мы фисташки стали покупать у другого продавца, и они нисколько не были хуже. А вскоре вообще запретили торговать на улицах Харькова. Взрослые говорили, что НЭП закончился. Закончилось и наше детство, началась юность, которая прошла на фронтах Великой Отечественной. Мало, кто из моих друзей детства выжил в той войне. Но они и сегодня стоят перед моими глазами – Шура Карпенко, Федор Баренбаум, Шура Передерий… Я не знаю, в какой земле находятся их могилы.